Тем временем 2 вопроса, значившиеся в повестке дня, можно считать объективно исчерпанными: двух уважаемых граждан, превративших друг друга в процессе разбирательства в мясные полуфабрикаты, осторожно сгружают на самодельные носилки и выносят из дворца, чтобы сие плачевное зрелище не расстраивало иностранных гостей раньше времени. За носилками следует процессия спартанских жен и матерей тоже в довольно растерзанном виде, они все еще силятся донести свою миротворческую позицию до главы государства, для чего прибегают к страшным оскорблениям его армии в целом и лично его в частности, но все их попытки пресекаются хорошо поставленным царским рыком, который на порядок убыстряет материнский марш в направлении дали светлой, куда они были посланы Леонидом за несколько минут до этого.
Посол тихо бормочет что-то под нос, жмурится и пытается стать меньше ростом, чтобы выделяющейся из толпы статью не нарваться на гнев царя, который уже так накалился от общения с верноподданными, что его впору отливать водой. Царь резко выдыхает и делает шаг в сторону посла. Посла удерживает на ногах только мысль о дипломатическом статусе и теоретически ратифицированной в Спарте неприкосновенности иностранных вестников.
Царь: Ну, господин посол, теперь твоя очередь!
Посол (заикаясь): В с-с-смысле?
Царь: Цель командировки у тебя какая?
Посол: А?
Царь: Приехал, говорю, зачем?
Посол: А-а-а-а…в этом смысле. У меня послание к тебе от моего повелина и господителя.
Царь: Чего?
Посол: То есть господина и повелителя. Ваше величество, а мы можем наедине поговорить?
Царь: Ты чё девушка, чтоб я с тобой наедине разговаривал? Но ежели хочешь – давай пройдемся, покажу тебе достопримечательности, заодно и поговорим. Совместим, так сказать, приятное с полезным.
Царь неторопливо разворачивается и направляется к выходу из дворца. Посол вприпрыжку следует за ним, про себя на вульгарном персидском проклиная длинные царские ноги, которые , не снижая темпа, уверенно лавируют по узким улочкам. В то время как посол все время обо что-то спотыкается и пересчитывает собой попадающиеся на пути углы зданий, так как проклятая полуголая античная эстетика поминутно вбивает его в ступор, туманит сознание и разводит глаза господина посла по нефизиологичным причудливым траекториям. Наконец, набив с десяток шишек и синяков, посол решает догнать царя и продолжить начатый разговор. Но в этот момент царь резко останавливается и посол, по касательной протаранив царский плащ, начинает тихо заваливаться куда-то вбок, но оказывается вовремя остановлен мощной рукой, принадлежащей командиру царской гвардии, который ловко подхватывает посла за шкирку и аккуратно ставит на ноги.
Царь (указывая на стоящий рядом монумент): Вот, господин посол, памятник спартанской матери. Мы-то, в отличие от вас, к своим женщинам относимся с уважением, прислушиваемся, значит, к их мнению, потому что только свободная женщина может воспитать настоящего мужчину.
Во время этой выспренной тирады царь незаметно демонстрирует внушительных размеров кулак уже было открывшей рот царице. Царица, изобразив открытым ртом слегка преувеличенный зевок, переводит взгляд на рекламируемый царем монумент и начинает в него напряженно вглядываться. На мраморном постаменте высится женская голова с чеканным профилем и выражением лица, которое , по идее, должно наводить свободных граждан на мысль о решимости и самопожертвовании. На деле же памятник, именуемый в народе «Голова жены профессора Доуэля» больше всего напоминает лицо обиженной спартанской жены, которая закусила удила, и вот-вот начнет орать что-то нелицеприятное высоким пронзительным голосом.
Maddy писал(а):Во время этой выспренной тирады царь незаметно демонстрирует внушительных размеров кулак уже было открывшей рот царице. Царица, изобразив открытым ртом слегка преувеличенный зевок, переводит взгляд на рекламируемый царем монумент и начинает в него напряженно вглядываться.